В Центральном Музее Вооруженных Сил такие смазливые манекены, как будто их прямо из бутиков принесли. И вроде пришла интересоваться военной историей, а сама чуть не перед каждой из наряженных в форму разных эпох и народов кукол думаю: какой красивый мальчик! Мальчик, блин, - Майор ВВС РККА!
И столько же нежной и острой красоты на фотографиях.
Что со мной, а? Если уж меня неживые и мертвые возбуждают?

У меня все так же не получается ни-че-го. Допустим, я уже могу не думать каждый день, как лучше себя умертвить, но смертная пелена все еще висит надо моей головой. Если я захочу действовать, мне придется долго, очень долго собирать себя по кусочкам, прилаживать, склеивать, поливать мертвою и живою водой… Реанимировать себя. Научиться ощущать радость существования: движения, дыхания, осязания. Если так называемый смысл жизни - это ощущение, то что настойчиво твердит мне о бессмысленности всего: я сама или биохимия моего мозга?
Вырастить что-то на месте своего пустого места, как сказала Аня. Как, если противна сама мысль о рождении и росте? Если боль - единственная реакция организма на любое движение? Боль, переходящая в тупое безразличие. Я когда-то говорила о кристаллизации - возможно, это нечто похожее. Моя личность ждет меня. Перефразируя - плохому живому существу мешают жить все остальные.

i was a child, i was a child, i was a child, i was a child…
i am a child.

Есть такой писатель Варлам Шаламов. Его не читают, а когда читают, то неправильно. Есть постулат: если тебя один раз ударили, и ты не ответил, то ты уже раз навсегда сломанный человек. Ну, мы все таковы, а уж Шаламов определенно знал толк в таких вещах.
Из этого мира(или скажем, из той его части, что мне довелось наблюдать) вдруг исчезло понятие о Чувстве Собственного Достоинства(иначе самоуважении). Наверняка это был неспешно-закономерный исторический процесс, но со мной такие откровения, трагически не совпадающие с усвоенными в детстве книжными идеалами, всегда случаются вдруг. (Я, правда, даже не знаю, было ли у меня это чувство, но вот понятие засело крепко. И болит.)
И казалось бы. Ну пусть ЧСД - это только твоя проблема. Если уж вбила в себя, что принцип надо защищать до последней капли крови, а иначе жизнь не мила, так и живи в соответствии. Но я слаба, я отвратительно дряблое, податливое, теплохладное существо. Я не умею отвечать. Молчу, следовательно, соучаствую, своими руками, в окончательном разрушении хрустального замка своих идеалов, своего единственного мира.
Его искрошенные осколки стучат в мое сердце.
И каждый раз заново это осознавая, в соответствии с тем же принципом - уважать себя совершенно невозможно. Не за что.
Нам придется жить в таком мире, который, кажется, с возрастом становится для всех общим. Без возражений.

Я сегодня стояла на ядерном реакторе.
Круто звучит, правда?
Правда и есть.
Все еще хуже, чем даже "не помнить", как это чувствовалось. Потому что этих чувств не было, кажется, вообще никогда. Совсем.
"Когда я был мальчиком, со мной случилось почти то же самое..." Хуже - когда оно не случалось. Тогда ты хоть помнил, что такое жить. А я могу помнить только чужие слова.
Может, прыгнуть с веревкой? Говорят, это совсем иначе, нежели с парашютом.

Я наплодила слишком много сущностей внутри себя и вовне. Попытки за ними уследить отнимают почти все силы. Мечта о пещере Гренуя? Ему потребовалось семь лет, чтобы исчерпать собственное одиночество.
Если кто нам, двадцатилетним, сейчас скажет, что мы еще повзрослеем, мы не примем этого. Однако факт, что мы - рано или поздно, - но будем думать иначе. Утонем в серой слизи. И осознавать это сейчас… обидно. Просто обидно.
Присутствие стольких людей на таком ограниченном пространстве еле удерживает мои низменные инстинкты. То убивать хочется, то трахаться.
Об "иначе". Странно, что я никак не могу принять идею бессмертия и при этом все так же думаю, что после 25, ну максимум 30 - жить уже бесполезно. "Представь, как мы соберемся, когда нам будет тридцать пять лет." - "Нет. Я не доживу до тридцати пяти."
А мне будто до сих пор четырнадцать.
Правда всегда в том, что я не вижу себя. Можно сколько угодно гадать на собственных внутренностях, но так и не осмотреть все сооружение снаружи. Полтора месяца. Двадцать лет. Ангедония прогрессирует.
Слишком много слов. "А если вы останетесь там слишком долго - то не заговорите больше никогда."

В который раз заселившись в общагу, почти залпом выпила кружку джина, и с тех пор нахожусь в состоянии некого престранного полусна. Как будто стесали верхушку мозга.
Почти ни о чем не жалею, не испытываю острых чувств, не думаю, а лишь размышляю. Мне нечего делать, нечего бояться и не за что бороться.
Депрессии приходят и уходят, а вкус к жизни… он не был даже утрачен, жизнь как таковая и то, что она может предложить, меня никогда не удовлетворяли. Люди типа меня, но менее робкие и более активные, становятся альпинистами, мотогонщиками или записываются в Иностранный легион. Более безразличные впадают в зависимость не от гормональных всплесков, а от банальных наркотиков.
А я ничего не чувствую, кроме злости, досады, раздражения, дрожи.
Кусто говорил, что если у тебя появилась возможность прожить необычную жизнь - ты обязан. Эта возможность - то, что раскачивается перед внутренним взором, красной нитью течет, висит и держит.
Уйти в пустыню и вернуться пророком.
Мне нужно много красивой одежды, качественный антиперспирант, прическа как у Ольги Гепнаровой в фильме, пирсинг в носу как у товарища Вальехо, занятия плаванием и фехтованием.
Мне нужно видеть глаза убийцы, нужна их кровь на моих руках, самозабвение в исступленном боевом кличе, отчаянное падение в плодородную грязь под тоннами ливня…
Мне нужно бескрайнее ледяное пространство, вибрирующее в такт чувствам, обращающее в уют тоску и одиночество.
Words won't save you. (есть такая песня)
Наивные семнадцатилетние первокурсницы… Нет. Это я наивна. Ибо человеку воздается по убеждениям его. И их действительно ждут те перспективы, в которых они уверены. Пусть для меня это выглядит довольно жалко - но это мои проблемы, для меня "перспективы"… несбыточны. Новоиспеченные студенты суетливы и раздражающи - не отрясши еще прах школьных будней, весело, вприпрыжку мчатся ко взрослой жизни. И - ни тени робости или сомнений, удивительная наглость и самоуверенность вчерашних школьников, которую мне не обрести, наверное, и после трех ученых степеней. Да и не причем тут ни образование, ни должность - школьная уборщица гоняла меня с таким же безусловным чувством превосходства.
У А. оно, по моим ощущениям, имеет обоснование. При этом он, как и здешние первокурсники, вовсе не собирается переворачивать мир (я спрашивала), но место свое найдет непременно - мир разворачивается для таких, как он. Мне будет горько видеть, как он утвердится в системе - и тогда я его, наверное, разлюблю. До сих пор странное думаю о нем. Здесь я первым же взглядом зацепила главного из младших кураторов факультета - и теперь вяло размышляю, чем же этот симпатичный юноша с повадками гопника (они тут все такие) похож на хипстерски элитизированного А. Разве что энергичностью и активистской деятельностью. А возможно, это просто загадочные реакции моего организма.
Не знаю, что ответить на возражение о том, почему я не хочу покупать лабораторный халат - у меня нет денег и, знаете, я очень надеюсь через полгода здесь уже не быть, поэтому вы зря тратите на меня свою стипендию. Я занимаю чье-то желанное место, а своего мне не найти.

В моем интересе к мертвым революционерам есть один вполне прозаический аспект.
У Эдуарда Багрицкого (раннесоветские поэты прекрасны) есть поэма "Февраль". Забитый еврейский мальчик-солдат влюбляется в гимназистку, она его отшивает, а потом он становится комиссаром (Временного правительства, заметьте, поэма-то называется "Февраль", а не "Октябрь") и превращается в Ангела Смерти. В ходе облавы в некоем притоне он встречает ту некогда неприступную гимназистку (а ныне, видимо, ставшую чем-то вроде проститутки) и насилует ее прямо в сапогах и при кобуре.
Я могла бы быть им.
Не могу не думать о том, что мир может однажды обрушиться в мою пользу.

Зависть - двигатель прогресса.

любовь Галины к Эйхманису

Весна. С ее приходом в сердце всегда что-то умирает. Я очень остро воспринимаю смену времен года, а здесь, на севере, это приобретает еще и особую, почти метафизическую значимость. А весна никогда не оказывается тем, чего от нее ждешь.

А Яну Строду я бы почитала стихи. Интересно, знал ли он Мандельштама с его веком-волкодавом?
Вся наша интеллигентская мифология - только о нас самих.

-… Ну, вот что ты любишь?
- Конфеты "Обыкновенное чудо" и современные вампирские сказки.
- Какая конкретика! Я думал, ты начнешь с какой-нибудь малоосмысленной философии, с книжек, любования закатом. Но уж точно не со сладостей.
- А тут дело не в сладостях, мне просто нравится название. Пойми, я сейчас в таком состоянии, что мне хочется только чудес…
-… и вампиров.
- Ага. Представь, как будто это видеоролик: камера опускается по спирали, все изображение в сглаженных, будто сероватых тонах, и вот в этом свете мы видим огромный, по настоящему огромный зал, мы слышим звуки музыки, - мелодия меняет темп, структуру, громкость все нарастает… Клавишный инструмент типа фортепиано стоит почти в середине зала, он скрывает за собой музыканта, но нам совершенно ясно, что играет не человек… Эти звуки невозможно вынести, понимаешь? Они будто выворачивают сердце, поднимают дыбом волосы и забираются когтями в твой мозг… И в то же время это очень красиво, это совершенно… Через распахнутые настежь, а может, и разбитые окна врывается снежный вихрь. В зале танцует девушка в длинном старинном платье, она очень быстро кружится, попадая в ритм все ускоряющейся мелодии. Она так стремительно перебирает ногами, что не касается сплошь залитого кровью пола…
- И ты эта девушка.
- Нет, конечно. Здесь я только наблюдатель, не участник. Тот, кто видел слишком много, но не может раз за разом не воскрешать в своей многовековой памяти именно это воспоминание…

Думаю о том, что, кажется, я была бы более довольна текущей жизнью, имея неквалифицированную работу сейчас, чем судорожно получая высшее образование в надежде на квалифицированную работу в будущем.
Супер-пупер какую квалифицированную, в науке даже.

Вчера ночью, в поезде, я имела сношение с роботом. Причем даже не антропоморфным(sic!). А вишенкой на этом безобразии была некая девочка из моего ближайшего окружения, целомудренность которой в реальной жизни не вызывает никаких сомнений.
Очень надеюсь, что со стороны людей в вагоне это выглядело так, будто я просто крепко спала.