Вчера вечером здесь не было никого, кроме дежурной медсестры и меня. Я сижу на полу и, приникнув ухом к батарее, слушаю. Утробное ворчание. Гул. Чье-то дыхание.
Батарея - как море.

В первом блокноте я рисовала кучу картиночек, даже не думала, что на такое способна.
По нему можно проследить некую траекторию моего возвращения в мир-без-депрессии.
Тревога никуда не делась. Здесь здорово, я бы хотела остаться здесь. Психическое расстройство инфантилизирует, помните? И тут - никакой ответственности, спи себе да ешь таблеточки.
Я ужасно грязная.
Совсем не помню, кому я недавно говорила про Багрицкого. Главрыба болеет, главрыба лежит в психушке - имеет право. Она активно графоманит - это чудесно.
Рыбовод тоже должен отдохнуть.
Меня не подпускают к роялю.
В моей медицинской карте - несколько попыток суицида. Точно, больше одной. Забавно.
Врачи задают достаточно банальные вопросы, я успеваю подумать "это чтобы исключить шизофрению", "а это - биполярку".
Птичка Дора - чекистка. Простыни очень белые. Расстрельная рубашка. Ольга Гепнарова.
В истории Макс и Хлои мир действительно упал к их ногам.
Очень хочу нарисовать Сонечку, как она сидит за компьютером.
А что же рыбовод? А рыбовод - честный советский труженик - отпустил главрыбу на вольное плаванье. Будь она хоть золотая - толку мало.Чего загадывать, когда коммунизм по всей земле и без рыбы наступит?
А может он и не верит? Может, он диссидент и отправляется в дальние страны? (на лодке)
Приключения рыбовода, главрыбы и птички-чекистки.
У меня сенсорное голодание.
Я долго думала, но опять забыла.
smoking girls go to paradise
Нет, на самом деле, мне уже совсем не хочется курить. Странно.
Хочу рисовать.
Хочу раскраску-антистресс и жить в бостонском браке.
Надо признать, что пишу я лишь от скуки, но тревожусь за каждую потерянную мысль.
Рыбовод - Рыжий. Тот же рыбовод, накрытый рукой одиночества. Главрыба, вероятно, была очень важна, ибо рыбовода пригласили в кабинет с папкой "Дело" на столе и с кобурой. Пока Рыжий думал, а не проверить ли ему возможную пустотность кобуры, все кончилось. Куда делась та Главрыба - никто не знает.
Кто-то, кого он не успел разглядеть, тянул к нему руки с подножки трамвая, пока он раздумывал, трамвайная вишенка уже упала на рельсы и была раздавлена.
Здесь высокие потолки, стандартно раскуроченный старый дом. Узкая комната пугает, согласитесь?
В библиотеке нет дневника Анны Франк, потому что это "тяжелая тема, таких книг у нас нет, вы же понимаете, специфика больницы..."
"Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе"…
Лоуренсу понравилась строчка "only our pain is never mascerade"
Я под галоперидолом и еще хуй знает чем. Тут нет никого, только твой мозг, и, даже дергая за косичку, его не вытащишь.
Женщина в белом халате с голубой каймой кричит: "Я не сестра!"
Это, видимо, так и работает: когда рушатся твои ментальные основы, начинаешь судорожно хвататься за быт - чай с печеньками, теплый свет в окне. Не давать доступ к фортепиано - преступление.
Плачу. За много-много лет - впервые.
"Я пью за тебя дюжину бутылок вина и больше всего хочу стать личинкой"
Мне очень понравилась идея рассказа Габриэля Евгеньевича. Человек идет самоубиваться в леса около родного села, на поляне натыкается на повешенный труп, как две капли на него похожий, кладет ему в карман свою записку… и его отпускает. Человека никто не ищет. А герой рассказа теперь - свободен.
Они называют это "плохими мыслями". Глупый эвфемизм.
Хочу татуировку бекара на предплечье, цепочку на щиколотку и кольцо в носу.
Цепочка - колючая веточка, скрытое кружевом напоминание о несвободе.
Наколоть еще и Крест Гидроцефала?
Или черные пятна на руке, как у Гатиса Зиема.
Если бы я была режиссером, я бы экранизировала "Огоньки" Кира Булычева.
Когда в предсумеречном освещении входишь в тихое и темное закрытое помещение, возникает чувство дежавю.
Она плавает в формалине.

А это город тех, у которых, в которых идут дела, как метроном над Прагой, на месте двух орлов - один, увенчанный зигзагом штопорным, что заcтавляет влагу глаза покинуть наши и во Влтаву стечь, как cлезы сфинса - в Стикс.

В душе у каждого человека дыра размером с таблетку амитриптилина.

Гепнарова в твои годы водила грузовики, а что делаешь ты?

Поливальные машины по улицам.

Родись я на излете 19 века, я называлась бы Ольгой и писала бы в журналы рассказики о том, как девочка-октябренок свинтила красную звездочку с командирской фуражки отца и что ей за это было.
А еще воспоминания о московских уличных боях и командировке в Иркутск.
Первой отказалась бы от ношения юбок.
И читала бы стихи Яну Строду.

Я. НЕ. МОГУ. СПАТЬ.
Карательная ласковая психиатрия.

Делать особо нечего. Из таких таблеток, что мне дают, актуальность вопросов всяких смыслов теряется напрочь. Читать невыносимо.
Не верю в лечение.
Читаю "Психологию допроса военнопленных".
Не чувствую время.

i knew it emptied and filled with concrete
and buried away from the aspens

bones under my fingers turned into steel strings
in moment i've drown in your blindness

when you want you smile me
we have no eyes, no lips,
but dead rats skins and dancing away from their ashes

swallows of flesh not swallows of life
please look it is really the finest

Полная пустота - забавное выражение. Тем не менее это то, что я сейчас ощущаю.
Покрытые слизью стенки сосуда пустоты некоей меня.

Не могу читать. Смотреть. Гулять. Общаться. Включить телефон, проверить почту. Признать поражение. Жить. Дойти до нормального врача. Упасть с четырнадцатого этажа.
Последнее - он смог. Не забывать его тоже не могу. Я глубоко уважаю самоубийц, нарычу на любого, кто скажет, что кончают с собой только потому что что-то не в порядке в голове.
Пока могу слушать музыку - одну и ту же песню вот уже месяц - и курить в окно с видом на залив. Ходить в туалет и даже мыться иногда.
Соня говорит - бросай, приезжай, будем жить. Вместе. Семья. Я ее люблю, но не доверяю? Нет, я придумала, "вместе", "семья", признательность - это опять мои дурацкие "сюжеты". Я безнадежна, я инфантильный инвалид, я не вправе присосаться к чье-то жизненной силе за помощью (кто еще даст, ха), все это кончится, когда все увидят, что я безнадежна. Забыли его, забудут и меня. А он был живой.
Я хочу, наверное, в стационар, чтобы чувствовать, что весь мир - он там остался, за стенами, не достанет.
Я хотела бы оттуда потом выйти. Жить.
И если так, мне надо признать, что быт тоже надо уважать.
Арктические экспедиции мне не светят.

И вот теперь он умер, а я ничего не знаю.

- Да мы знаем, что вы не местные…
- Откуда? Мы слишком бледные?
- Вы слишком загадочные.

Он любит птиц. Плоские, черные журавли, - повторяя его фамилию, они летят по стене над его кроватью.
А я убила рыбу, которую он потом ел. Молотком по голове, она отскальзывала и дрожала уже в пакете - тогда я достала нож. И слизнула рыбью кровь с ноги.
Если вытянуть руку и растопырить пальцы - увидишь дрожь. И все, и больше ничего, так проявляется гипогликемия, иглу в живот, ударную дозу, рискованно - кома?..
Возбуждение, умиротворение и вкус.
"Мне нужны твои мозги, глаза и поджелудка."